Алиса Ганиева дала интервью ресурсу «Реальное время». «Нас пытаются объединить тем, что вокруг враги и мы должны сплотиться, но опять-таки обращаются к прошлому, если смотреть на официальные речи и праздники: «Мы вместе победили фашистов, и сейчас тоже всех победим». Но писатель, который обращается к истории своей семьи, делает это на индивидуальном уровне по другим, более сложным причинам, часто это очень частная история».
«У нас нет качественной беллетристики: либо треш, мягкая туалетная бумага, либо что-то заумное»
07:00, 08.07.2018 11 Сюжет: Читальный зал "Реального времени"
Писатель Алиса Ганиева о казанском литературном феномене, москвоцентричности и преимуществах чтения перед просмотром сериалов. Часть 1
Фото: facebook.com/alisa.ganieva.1
Почему современная российская литература кажется оторванной от жизни простых людей, кто такие интернет-писатели и можно ли им доверять и что представляет собой казанский литературный феномен — на эти и другие вопросы в интервью «Реальному времени» ответила литературный критик Алиса Ганиева.
«У нас такая москвоцентричная страна: все издательства, все журналы сосредоточены в столице»
— Есть такое впечатление, что вся современная литература в России сконцентрирована в определенных географических точках — в столицах. Оно верное?
— Да, есть такое впечатление, особенно когда смотришь на литературу, которая была в тренде лет десять назад, в середине нулевых, когда практически по одному и тому же лекалу штамповались тексты разного качества — и хорошие, и плохие. Например, о рабстве офисной жизни, о непроходимости и непреодолимости корпоративной клетки, из которой герой хочет вырваться на свободу, и такой немножко левый прицел — депрессивная капитуляция героя перед этой капиталистической системой. Ну а декорации были либо совсем стерты, либо это была Москва.
И авторов, которые бы разрабатывали какие-то другие темы в других декорациях, было мало, хотя они были. Можно вспомнить Алексея Иванова и ранние тексты Ольги Славниковой. Потом таких авторов стало появляться больше, особенно среди молодых и новых имен. Я это видела, читая своих ровесников, финалистов премии «Дебют», которую я получила как прозаик в 2009 году. Тогда там заработала международная программа: отрывки или рассказы финалистов переводились на иностранные языки и презентовались в виде сборников на книжных ярмарках. И так получилось, может быть, специально, может, случайно, что эти сборники стали своеобразной картой или гидом по России. Например, Игорь Савельев из Уфы, Ирина Богатырева, которая уже живет в Москве, но ранние свои рассказы писала о провинции, потому что сама из Ульяновска, —они занимались автостопом и писали о том, как ездят по разным городам. Потом появился Василий Авченко из Владивостока, Герман Садулаев, который еще в нулевые начал писать о Чечне. Такие исключения есть, но их немного.
А вообще у нас такая москвоцентричная страна. У нас и самолеты из Иркутска в Екатеринбург летают через Москву. И все издательства, все журналы сосредоточены в Москве. И премии в основном, конечно, московские, за исключением Нацбеста, который вручается в Питере. Это немного печально. Потому что территория, казалось бы, дает нам все возможности для дисперсии.
— Большинство жителей нашей страны, кажется, не совсем понимают, что происходит в российской литературе. Премии, журналы, критики — вся эта жизнь литературной тусовки, кажется, оторвана от насущных проблем обычного человека, при этом есть огромное незаполненное пространство между элитарной и массовой литературой. Почему так?
— У нас в России, если сравнивать, например, с огромным англоязычным рынком, почти нет промежуточных жанров, той самой беллетристики, которая написана качественно, хорошо и которая развлекает. У нас либо треш, мягкая туалетная бумага, ироничные детективы, либо что-то такое заумное, оторванное от сюжетности. Вот одно время была такая пугавшая меня тенденция: авторы, которые считались элитарными, как будто боялись сюжетности, они могли на десяти страницах описывать намазывание масла на хлеб, или это были какие-то эссепободные философствования, постоянные лирические отступления, потоки сознания. На самом деле — это излишний снобизм. Потому что хороший автор не должен бояться быть интересным и любопытным. В этом смысле у нас из беллетристов, как самого яркого, можно, наверное, назвать Бориса Акунина. Может быть, еще Татьяну Толстую, но она уже давно ничего не пишет. Также авторов, которые выросли из интернета, «Фейсбука», таких как Наринэ Абгарян. Они сначала прославились в народе, пишут хорошо, но не претендуют на какие-то лавры пророка или мессии. Но хотелось бы, чтобы такого рода литературы было больше.
«Интернет-писатели отсылают нас к каким-то архаическим формам, когда в каждой деревне были свои баснописцы»
— А что это за явление такое — писатели, выросшие из соцсетей? Мы недавно общались с Наталией Ким, Борисом Мирзой, которые ориентированы на своего читателя в «Фейсбуке», при этом держатся в стороне от так называемой официальной литературы с ее критиками и публикациями.
— На всякую книгу найдется свой читатель. И чисто психологическая потребность человека в слушании историй, в сочувствии, в эмпатии каким-то героям велика, особенно учитывая, что у нас такой дефицит всяческих демократических институтов на всех уровнях. Вот эта демократизация литературы, когда ты вместе с автором создаешь и слушаешь историю, комментируешь, получаешь какой-то отклик, может быть, даже задаешь какие-то желательные повороты сюжета — это, конечно, очень импонирует, это нужно и, может быть, даже отсылает нас к каким-то архаическим формам, когда в каждой деревне были свои баснописцы, рассказчики и так далее.
Но это не отменяет важности чисто литературной формы, потому что это преемственность традиций. Несмотря на то, что все друг от друга стремятся отгородиться. Эта разобщенность наблюдается даже между цехами литературы, между жанрами. Например, фантасты называют интеллектуальную литературу и прочую реалистичную литературу «боллитрой», а если смотреть на поэзию, то верлибристы называют реалистов презренными «нарративщиками», не воспринимают силлаботонику. Всюду разобщение на грани вражды. Вражда для литпроцесса — это хорошо, но все-таки хотелось бы, чтобы мы больше друг друга читали.
Без институтов вроде премиального, редакторского, издательского просто не будет никакого развития, так же, как и без критики. В этом мы тоже испытываем нехватку, но именно это помогает немного структурировать литпроцесс и ориентировать тех, кто только-только начинает писать. Конечно, легче всего начать постить себя в Интернете и создать себе базу фанатов, но это не всегда выстреливает, это тоже лотерея, точно так же, как с видеоблогерами: кто-то имеет много подписчиков, кто-то — нет. Это не всегда зависит только от таланта работать со словом, но еще и от пиар-умений и, конечно, от госпожи Удачи.
И, конечно, такого рода литературе иногда не хватает редактуры. Ее и в издательствах мало, но все-таки она там осталась в лице специалистов, которые еще успели в советское время поработать в журналах. И это своего рода фильтр. И чем больше таких фильтров, тем лучше.
«На всякую книгу найдется свой читатель. И чисто психологическая потребность человека в слушании историй, в сочувствии, в эмпатии каким-то героям велика, особенно учитывая, что у нас такой дефицит всяческих демократических институтов на всех уровнях». Фото Олега Тихонова
— То есть традиционные литературные институты в виде критиков, издательств выступают своего рода экспертным советом, который помогает читателям сориентироваться в большом количестве новой литературы?
— Да. Потому что человек, который заходит в книжный магазин, впадает в фрустрацию, он просто не понимает, куда двинуться, и обилие наименований книг, которые выходят ежемесячно, зашкаливает даже в области художественной литературы. Не считая книги, которые издаются за свой счет в каких-то маленьких типографиях.
У нас исчезли полосы книжных обозрений в главных газетах, все меньше площадок для книгообозревателей. Остался самый популярный модный критик Галина Юзефович, которая сменила Льва Данилкина и транслирует в ФБ какие-то подсказки, что читать и почему. А толстые журналы читают все меньше и меньше. Даже десять лет назад, когда я там печаталась, уже били в набат. И если вспомнить молодых критиков того времени, Валерию Пустовую, например, сейчас они трансформировались: пишут вовсе не большие статьи в три авторских листа, их высказывания сократились, они часто ориентированы на компьютерные ресурсы.
Но этого все равно недостаточно. Не все подписаны на телеграм-канал «Горький», не все читают Wonderzine или «Кольту». А что делать шестидесятилетним женщинам, которые заходят в книжный? В первую очередь, они, конечно, ориентируются по шорт-листовым стопочкам, каким-то рекомендациям: дескать, это финалисты «Большой книги» или «Букера». Поэтому, наверное, премии у нас играют такую большую роль в сравнении с другими странами. Жаль только, что и премий из-за экономического коллапса в стране тоже все меньше и меньше. Если бы не Южная Корея, которая спонсирует «Ясную Поляну» и «Лицей», мы бы совсем загнулись.
Ну и, конечно, ярлыки издательств. Да, у нас в стране технически, можно сказать, одна большая издательская монополия, независимые издательства еле выживают, но все равно важно, ярлыки важны. АСТ — это юридически то же «Эксмо», но в «Эксмо» гораздо чаще попадаются серийные авторы, есть редакторские серии — Качалкиной, Пустовой. А есть конвейерные серии, которые тоже не гарантируют супервысокого качества. Если это нон-фикшн, обычно все обращают внимание на то, что делает «Альпина нон-фикшн» или Corpus, а если это художка, то один из самых известных издателей, с которым и мне повезло сотрудничать, это Елена Шубина. Ее редакция — «РЕШ» — стала лейблом качества современной прозы.
Простой читатель не всегда в этих именах разбирается. Но маркетологи и товароведы в магазинах знают, поэтому они, наверное, как-то могут помочь, иногда я вижу какие-то наклейки: «Критик или издатель такой-то рекомендует». Это помогает.
Но в случае с интернет-литературой такие маркеры отсутствуют. И все зависит от так называемой случайной славы, которая тоже быстротечна и субъективна.
«Один из самых известных издателей, с которым и мне повезло сотрудничать, это Елена Шубина. Ее редакция — «РЕШ» — стала лейблом качества современной прозы». Фото Svklimkin (wikipedia.org)
«От просмотра сериалов мозг атрофируется. Читайте и получайте умственное удовольствие!»
— Сегодня многие люди, в том числе из так называемой интеллектуальной среды, признаются в своем пристрастии к сериалам, которое вытесняет привязанность к чтению книг. На ваш взгляд, почему все же нужно читать? В чем преимущество чтения перед просмотром сериалов?
— Не буду говорить о качестве сериалов, в том числе зарубежных. Скажу только, что они вымещают такую форму, как эпический роман, когда долгими зимними вечерами читатели любили следить за перипетиями в судьбах любимых героев. Сейчас это можно гораздо более зрелищно наблюдать в сериалах. Но все-таки в литературе есть некоторые механизмы, недоступные кино- и телеязыку. Это ныряние в сознание героя, взгляд с его точки зрения. Да, можно придумать, как это сделать с помощью камеры, но в литературе читатель погружается во внутренний мир легко и органично. В сериале важно действие, экшн, нарратив, когда мы видим, что происходит: Вася зашел в комнату, она взорвалась, он убежал. А в литературе, помимо этого простого пересказа действительности, параллельно происходит огромный и очень важный процесс осмысления, сопереживания. Если все это будет пересказываться в кино, это будет странно, это будет закадровый голос, киноязык для этого не приспособлен.
Чтение очень важно для нашего мозга. Пройдя огромный эволюционный процесс, мы пришли к тому, что первичные пиктограммы, картинки трансформировались в буквы, и мы научились мыслить абстрактно и собирать из этих символов картинки в нашем мозгу, создавать реальность в голове.
И когда вы читаете книгу, вы одновременно видите фильм в своем воображении, но он ваш, его никто не покажет по телевизору. Это то, что вы творите вместе с писателем, вы соучаствуете в этом очень сложном процессе. И это безумно обогащает ваше сознание, ваш интеллект.
И ученые-нейролингвисты, изучающие мозг, подтверждают, что те процессы, которые происходят во время чтения, невосполнимы. В кино и сериалах все разжевано, переведено на язык готовых движущихся картинок, и вам совершенно не нужно делать никакой работы. Мышцы вашего мозга не напрягаются, мозг атрофируется. Поэтому читайте и получайте умственное удовольствие!
— А кого бы вы посоветовали читать из современных авторов?
— Наверное, стоит называть не имена, а конкретные вещи. Неизвестный мне ранее Алексей Сальников сейчас неожиданно ворвался в литпроцесс с романом «Петровы в гриппе» — это свежая струя на фоне бесконечных исторических романов и семейных саг. Некоторые из них действительно интересны, но я немного соскучилась по роману о современности. Он немного довлатовский по духу, некоторая гриппозность происходящего, причем в провинциальном городе, в этом романе есть.
Продолжает работать Алексей Иванов, он обратился, как и многие другие, к исторической тематике. Вообще, я была в 2016 году членом жюри русского Букера и прочитала с коллегами семьдесят с лишним романов. Странно, но практически все они повествовали о советском прошлом. И Борис Минаев с его тетралогией «Мягкая ткань», и Леонид Юзефович с «Зимней дорогой». Жду новый роман Александра Снегирева. Всегда интересен Роман Сенчин, но до его новой книги «Дождь в Париже» руки пока не дошли. Очень хорош и пока недооценен Сергей Самсонов. Почитайте его последний роман «Соколиный рубеж».
«Часто в героях читатель узнает черты своей собственной биографии. У кого-то тоже дедушка пропал без вести, бабушка репрессирована, кого-то сослали в Казахстан, кто-то пошел покорять Урал и остался там. Это все наше общее прошлое, которое помогает сцементировать нас, учитывая вакуум чего-то объединяющего и массу всего разъединяющего». Фото Максима Платонова
«Молодежь стала более консервативна, чем родители, она стремится вернуться к истокам, не всегда понимая, что это такое»
— Почему писатели стали активно обращаться к советской тематике?
— Это, видимо, естественный процесс. Это не спущенный сверху заказ «пишите про историю». Да, в 2014 году вышел документ о культурной политике России, в которой особое место занимает историческое прошлое, особенно отношение к Великой Отечественной войне. Вообще у нас в официальной риторике слово «история» буквально не сходит со страниц. Но писатели просто ощутили веяние времени, мне не совсем понятное. Возможно, язык о современности не успевает выработаться. Она очень подвижная, постоянно меняется, особенно в России — у нас непредсказуемое будущее. И вообще, чтобы идти вперед, надо понять, что с нами было, а еще сказывается целенаправленное стирание памяти, когда у нас меняли фамилии, забывали бабушек и дедушек, перемещались и пересылались.
Когда я писала первые книги на дагестанском материале, эта тема тоже постоянно всплывала. Во-первых, возвращение традиционных консервативных моделей жизни и мышления сопряжено с темой семьи, истории, своих корней. Не отрываться от своих корней, помнить своих предков — это стало слоганом для молодежи, как ни странно. Молодежь стала более консервативна, чем родители, она стремится вернуться к истокам, не всегда понимая, что это такое. Движения радикального ислама как раз связаны с этим. Например, салафизм: салаф — это «предок» в переводе с арабского.
Из интересных текстов в этом ключе я бы выделила Сергея Лебедева (он пишет на основе архивных материалов, своих собственных расследований, а в случае с романом «Люди августа» — дневника своей бабушки). Или Саша Филиппенко, который пишет о Красном кресте в годы Великой Отечественной. Такая литература мне интересна, потому что это не мифологизация, которой много и в сериалах, и в книгах, это не глянцевые истории о подвигах прошлого или о выспренних страданиях. Эти авторы действительно ездят, копаются в архивах, беседуют, записывают на диктофон рассказы родственников или совсем незнакомых людей. Получается очень интересно. Потому что это правдиво. В условиях, когда очень мало правды, то, что делает Сергей Лебедев, становится очень важным.
— Почему последние годы стал так популярен жанр семейной саги?
— Это анахроничный жанр западной европейской литературы, он был популярен в XVIII веке, в викторианские времена. У нас же он как-то в последнее время разгулялся, наверное, из-за желания людей раскопать свои корни в связи с потерей чувства дома. Мало у кого есть ощущение дома и родины. Поэтому, наверное, требуется такая массовая психотерапия. Часто в героях читатель узнает черты своей собственной биографии. У кого-то тоже дедушка пропал без вести, бабушка репрессирована, кого-то сослали в Казахстан, кто-то пошел покорять Урал и остался там. Это все наше общее прошлое, которое помогает сцементировать нас, учитывая вакуум чего-то объединяющего и массу всего разъединяющего. Нас пытаются объединить тем, что вокруг враги и мы должны сплотиться, но опять-таки обращаются к прошлому, если смотреть на официальные речи и праздники: «Мы вместе победили фашистов, и сейчас тоже всех победим». Но писатель, который обращается к истории своей семьи, делает это на индивидуальном уровне по другим, более сложным причинам, часто это очень частная история.
«В Казани по сравнению с другими городами России постоянно что-то происходит — есть площадка «Смена», есть местные издательства, есть какие-то проекты, выступления, недавно появилась литературная резиденция, куда писатели могут приехать, пожить, поработать». Фото vk.com
«То, что мы варимся в своем соку — проблема: большая литературная деревня, все друг друга знают»
— Вы как-то сказали, что писателей современной прозы больше, чем ее читателей. Какие методы можете предложить для ее популяризации?
— Это важный и интересный вопрос. Конечно, можно сказать, что на телевидении мало передач, дискуссий, круглых столов, посвященных прозе. Но у нас в принципе там все меньше и меньше форматов, рассчитанных на познание жизни вокруг, а уж тем более литературы. Во-вторых, все больше и больше народа переключается на интернет, и можно было бы пойти оттуда, но интернет безграничен, и там легко заплутать, там невозможно никого сориентировать. Проекты по принципу «Арзамаса» могли бы помочь. Несколько лет назад мы с критиками Валерией Пустовой и Еленой Погорелой думали, как это сделать. И мы попробовали, у нас была шуточная игра на грани фола: мы записывали интервью с современными авторами, давали справку о них, перечисляли книги, которые они написали. Но интервью велось в таком немножко футуристическом ключе: якобы они стали классиками. И какие-то из этих интервью вызывали отклик. Но это нужно делать систематично. И наши попытки встретиться с читателями с улицы и начать им рассказывать о современных авторах, играть пантомимы, пересказывающие сюжеты этих книжек, проводить конкурсы, раздавать призы — тоже не увенчались успехом. Потому что на эти вечера приходили наши же коллеги-литераторы, и очень трудно было встретить неизвестное лицо.
То, что мы варимся в своем соку, отдельная большая проблема: большая литературная деревня, все друг друга знают, встречаются по циклу несколько раз в год. А куда ходит народ, непонятно.
Я работаю редактором в приложении к «Независимой газете» «НГ-Ex libris», там еженедельно печатаются литафиши, что будет происходить в ЦДЛ или «Библио-Глобусе». Но нельзя сказать, что народ очень уж пристально следит за этим. Если писатель выступает в большом книжном магазине, и зритель случайно там оказался, он, возможно, прислушается, заинтересуется и даже присядет. Не факт, что купит книжку. Ходят на медиаперсон. Если писатель мелькает в телевизоре, на него пойдут.
Поэтому влияют внетекстовые факторы: известность писателя за пределами того, что он делает как литератор, его общественная или политическая деятельность, работа на каких-то медиа на известном канале или радио. А куда деваться писателям в чистом смысле этого слова, которые живут отшельниками и пишут хорошие тексты и не занимаются специально пиаром? Это большая проблема — отделить литературу как пиар-продукт и литературу как текст. Я пока не нашла решения этого вопроса.
Но у меня есть оптимизм, что вся эта иерархия как-то утрясется, и лет через пятьдесят все равно будут читать то, что хорошо, а не то, что рекламировалось и о чем кричали из каждого утюга.
— Можно ли говорить о каком-то казанском литературном феномене последних лет? Яхина, Идиатуллин, Нурисламова, Шахматова…
— Можно, и это радует. Наверное, это не случайно. Всегда очень важна среда. Конечно, какой-то одиночный текст может появиться случайно, но это большая редкость, чтобы в каком-то городе — не в Москве или Петербурге — появился не один текст, а своя линия. И в Казани в этом смысле по сравнению с другими городами России постоянно что-то происходит — есть площадка «Смена», есть местные издательства, есть какие-то проекты, выступления, недавно появилась литературная резиденция, куда писатели могут приехать, пожить, поработать. Роман Сенчин уже приезжал и жил там какое-то время. У нас было несколько проектов, связанных с путешествиями писателей, в одном из них я участвовала, это было путешествие российских и британских деятелей искусства по Транссибу, организованное закрытым нынче Британским советом. Правда, мы доехали только до Красноярска, но в Казани останавливались, были выступления. И британские коллеги говорили: чувствуется, что в Казани есть какое-то оживление, не болото.
В то же время сказывается интересная социокультурная, историческая база города. Это все-таки не совсем провинция в полном смысле этого слова.
Когда-то Казань была столицей, и там ощущается симбиоз Казани и Москвы, гумилевская тема евразийства, и вообще налицо удачный пример интеграции народов, религий и литературных традиций.
С одной стороны, чувствуется некая легкая оппозиционность, а с другой — знание своего визави и уважение к нему. Это всегда очень интересно, потому что создает диалог. Диалог — основа любого конфликта, конфликт — основа любой литературы.
Окончание следует
Наталия Федорова
Источник : https://realnoevremya.ru/articles/105187-intervyu-s-literaturnym-kritikom-alisoy-ganievoy
«У нас нет качественной беллетристики: либо треш, мягкая туалетная бумага, либо что-то заумное»
07:00, 08.07.2018 11 Сюжет: Читальный зал "Реального времени"
Писатель Алиса Ганиева о казанском литературном феномене, москвоцентричности и преимуществах чтения перед просмотром сериалов. Часть 1
Фото: facebook.com/alisa.ganieva.1Почему современная российская литература кажется оторванной от жизни простых людей, кто такие интернет-писатели и можно ли им доверять и что представляет собой казанский литературный феномен — на эти и другие вопросы в интервью «Реальному времени» ответила литературный критик Алиса Ганиева.
«У нас такая москвоцентричная страна: все издательства, все журналы сосредоточены в столице»
— Есть такое впечатление, что вся современная литература в России сконцентрирована в определенных географических точках — в столицах. Оно верное?
— Да, есть такое впечатление, особенно когда смотришь на литературу, которая была в тренде лет десять назад, в середине нулевых, когда практически по одному и тому же лекалу штамповались тексты разного качества — и хорошие, и плохие. Например, о рабстве офисной жизни, о непроходимости и непреодолимости корпоративной клетки, из которой герой хочет вырваться на свободу, и такой немножко левый прицел — депрессивная капитуляция героя перед этой капиталистической системой. Ну а декорации были либо совсем стерты, либо это была Москва.
И авторов, которые бы разрабатывали какие-то другие темы в других декорациях, было мало, хотя они были. Можно вспомнить Алексея Иванова и ранние тексты Ольги Славниковой. Потом таких авторов стало появляться больше, особенно среди молодых и новых имен. Я это видела, читая своих ровесников, финалистов премии «Дебют», которую я получила как прозаик в 2009 году. Тогда там заработала международная программа: отрывки или рассказы финалистов переводились на иностранные языки и презентовались в виде сборников на книжных ярмарках. И так получилось, может быть, специально, может, случайно, что эти сборники стали своеобразной картой или гидом по России. Например, Игорь Савельев из Уфы, Ирина Богатырева, которая уже живет в Москве, но ранние свои рассказы писала о провинции, потому что сама из Ульяновска, —они занимались автостопом и писали о том, как ездят по разным городам. Потом появился Василий Авченко из Владивостока, Герман Садулаев, который еще в нулевые начал писать о Чечне. Такие исключения есть, но их немного.
А вообще у нас такая москвоцентричная страна. У нас и самолеты из Иркутска в Екатеринбург летают через Москву. И все издательства, все журналы сосредоточены в Москве. И премии в основном, конечно, московские, за исключением Нацбеста, который вручается в Питере. Это немного печально. Потому что территория, казалось бы, дает нам все возможности для дисперсии.
— Большинство жителей нашей страны, кажется, не совсем понимают, что происходит в российской литературе. Премии, журналы, критики — вся эта жизнь литературной тусовки, кажется, оторвана от насущных проблем обычного человека, при этом есть огромное незаполненное пространство между элитарной и массовой литературой. Почему так?
— У нас в России, если сравнивать, например, с огромным англоязычным рынком, почти нет промежуточных жанров, той самой беллетристики, которая написана качественно, хорошо и которая развлекает. У нас либо треш, мягкая туалетная бумага, ироничные детективы, либо что-то такое заумное, оторванное от сюжетности. Вот одно время была такая пугавшая меня тенденция: авторы, которые считались элитарными, как будто боялись сюжетности, они могли на десяти страницах описывать намазывание масла на хлеб, или это были какие-то эссепободные философствования, постоянные лирические отступления, потоки сознания. На самом деле — это излишний снобизм. Потому что хороший автор не должен бояться быть интересным и любопытным. В этом смысле у нас из беллетристов, как самого яркого, можно, наверное, назвать Бориса Акунина. Может быть, еще Татьяну Толстую, но она уже давно ничего не пишет. Также авторов, которые выросли из интернета, «Фейсбука», таких как Наринэ Абгарян. Они сначала прославились в народе, пишут хорошо, но не претендуют на какие-то лавры пророка или мессии. Но хотелось бы, чтобы такого рода литературы было больше.
«Интернет-писатели отсылают нас к каким-то архаическим формам, когда в каждой деревне были свои баснописцы»
— А что это за явление такое — писатели, выросшие из соцсетей? Мы недавно общались с Наталией Ким, Борисом Мирзой, которые ориентированы на своего читателя в «Фейсбуке», при этом держатся в стороне от так называемой официальной литературы с ее критиками и публикациями.
— На всякую книгу найдется свой читатель. И чисто психологическая потребность человека в слушании историй, в сочувствии, в эмпатии каким-то героям велика, особенно учитывая, что у нас такой дефицит всяческих демократических институтов на всех уровнях. Вот эта демократизация литературы, когда ты вместе с автором создаешь и слушаешь историю, комментируешь, получаешь какой-то отклик, может быть, даже задаешь какие-то желательные повороты сюжета — это, конечно, очень импонирует, это нужно и, может быть, даже отсылает нас к каким-то архаическим формам, когда в каждой деревне были свои баснописцы, рассказчики и так далее.
Но это не отменяет важности чисто литературной формы, потому что это преемственность традиций. Несмотря на то, что все друг от друга стремятся отгородиться. Эта разобщенность наблюдается даже между цехами литературы, между жанрами. Например, фантасты называют интеллектуальную литературу и прочую реалистичную литературу «боллитрой», а если смотреть на поэзию, то верлибристы называют реалистов презренными «нарративщиками», не воспринимают силлаботонику. Всюду разобщение на грани вражды. Вражда для литпроцесса — это хорошо, но все-таки хотелось бы, чтобы мы больше друг друга читали.
Без институтов вроде премиального, редакторского, издательского просто не будет никакого развития, так же, как и без критики. В этом мы тоже испытываем нехватку, но именно это помогает немного структурировать литпроцесс и ориентировать тех, кто только-только начинает писать. Конечно, легче всего начать постить себя в Интернете и создать себе базу фанатов, но это не всегда выстреливает, это тоже лотерея, точно так же, как с видеоблогерами: кто-то имеет много подписчиков, кто-то — нет. Это не всегда зависит только от таланта работать со словом, но еще и от пиар-умений и, конечно, от госпожи Удачи.
И, конечно, такого рода литературе иногда не хватает редактуры. Ее и в издательствах мало, но все-таки она там осталась в лице специалистов, которые еще успели в советское время поработать в журналах. И это своего рода фильтр. И чем больше таких фильтров, тем лучше.
«На всякую книгу найдется свой читатель. И чисто психологическая потребность человека в слушании историй, в сочувствии, в эмпатии каким-то героям велика, особенно учитывая, что у нас такой дефицит всяческих демократических институтов на всех уровнях». Фото Олега Тихонова
— То есть традиционные литературные институты в виде критиков, издательств выступают своего рода экспертным советом, который помогает читателям сориентироваться в большом количестве новой литературы?
— Да. Потому что человек, который заходит в книжный магазин, впадает в фрустрацию, он просто не понимает, куда двинуться, и обилие наименований книг, которые выходят ежемесячно, зашкаливает даже в области художественной литературы. Не считая книги, которые издаются за свой счет в каких-то маленьких типографиях.
У нас исчезли полосы книжных обозрений в главных газетах, все меньше площадок для книгообозревателей. Остался самый популярный модный критик Галина Юзефович, которая сменила Льва Данилкина и транслирует в ФБ какие-то подсказки, что читать и почему. А толстые журналы читают все меньше и меньше. Даже десять лет назад, когда я там печаталась, уже били в набат. И если вспомнить молодых критиков того времени, Валерию Пустовую, например, сейчас они трансформировались: пишут вовсе не большие статьи в три авторских листа, их высказывания сократились, они часто ориентированы на компьютерные ресурсы.
Но этого все равно недостаточно. Не все подписаны на телеграм-канал «Горький», не все читают Wonderzine или «Кольту». А что делать шестидесятилетним женщинам, которые заходят в книжный? В первую очередь, они, конечно, ориентируются по шорт-листовым стопочкам, каким-то рекомендациям: дескать, это финалисты «Большой книги» или «Букера». Поэтому, наверное, премии у нас играют такую большую роль в сравнении с другими странами. Жаль только, что и премий из-за экономического коллапса в стране тоже все меньше и меньше. Если бы не Южная Корея, которая спонсирует «Ясную Поляну» и «Лицей», мы бы совсем загнулись.
Ну и, конечно, ярлыки издательств. Да, у нас в стране технически, можно сказать, одна большая издательская монополия, независимые издательства еле выживают, но все равно важно, ярлыки важны. АСТ — это юридически то же «Эксмо», но в «Эксмо» гораздо чаще попадаются серийные авторы, есть редакторские серии — Качалкиной, Пустовой. А есть конвейерные серии, которые тоже не гарантируют супервысокого качества. Если это нон-фикшн, обычно все обращают внимание на то, что делает «Альпина нон-фикшн» или Corpus, а если это художка, то один из самых известных издателей, с которым и мне повезло сотрудничать, это Елена Шубина. Ее редакция — «РЕШ» — стала лейблом качества современной прозы.
Простой читатель не всегда в этих именах разбирается. Но маркетологи и товароведы в магазинах знают, поэтому они, наверное, как-то могут помочь, иногда я вижу какие-то наклейки: «Критик или издатель такой-то рекомендует». Это помогает.
Но в случае с интернет-литературой такие маркеры отсутствуют. И все зависит от так называемой случайной славы, которая тоже быстротечна и субъективна.
«Один из самых известных издателей, с которым и мне повезло сотрудничать, это Елена Шубина. Ее редакция — «РЕШ» — стала лейблом качества современной прозы». Фото Svklimkin (wikipedia.org)
«От просмотра сериалов мозг атрофируется. Читайте и получайте умственное удовольствие!»
— Сегодня многие люди, в том числе из так называемой интеллектуальной среды, признаются в своем пристрастии к сериалам, которое вытесняет привязанность к чтению книг. На ваш взгляд, почему все же нужно читать? В чем преимущество чтения перед просмотром сериалов?
— Не буду говорить о качестве сериалов, в том числе зарубежных. Скажу только, что они вымещают такую форму, как эпический роман, когда долгими зимними вечерами читатели любили следить за перипетиями в судьбах любимых героев. Сейчас это можно гораздо более зрелищно наблюдать в сериалах. Но все-таки в литературе есть некоторые механизмы, недоступные кино- и телеязыку. Это ныряние в сознание героя, взгляд с его точки зрения. Да, можно придумать, как это сделать с помощью камеры, но в литературе читатель погружается во внутренний мир легко и органично. В сериале важно действие, экшн, нарратив, когда мы видим, что происходит: Вася зашел в комнату, она взорвалась, он убежал. А в литературе, помимо этого простого пересказа действительности, параллельно происходит огромный и очень важный процесс осмысления, сопереживания. Если все это будет пересказываться в кино, это будет странно, это будет закадровый голос, киноязык для этого не приспособлен.
Чтение очень важно для нашего мозга. Пройдя огромный эволюционный процесс, мы пришли к тому, что первичные пиктограммы, картинки трансформировались в буквы, и мы научились мыслить абстрактно и собирать из этих символов картинки в нашем мозгу, создавать реальность в голове.
И когда вы читаете книгу, вы одновременно видите фильм в своем воображении, но он ваш, его никто не покажет по телевизору. Это то, что вы творите вместе с писателем, вы соучаствуете в этом очень сложном процессе. И это безумно обогащает ваше сознание, ваш интеллект.
И ученые-нейролингвисты, изучающие мозг, подтверждают, что те процессы, которые происходят во время чтения, невосполнимы. В кино и сериалах все разжевано, переведено на язык готовых движущихся картинок, и вам совершенно не нужно делать никакой работы. Мышцы вашего мозга не напрягаются, мозг атрофируется. Поэтому читайте и получайте умственное удовольствие!
— А кого бы вы посоветовали читать из современных авторов?
— Наверное, стоит называть не имена, а конкретные вещи. Неизвестный мне ранее Алексей Сальников сейчас неожиданно ворвался в литпроцесс с романом «Петровы в гриппе» — это свежая струя на фоне бесконечных исторических романов и семейных саг. Некоторые из них действительно интересны, но я немного соскучилась по роману о современности. Он немного довлатовский по духу, некоторая гриппозность происходящего, причем в провинциальном городе, в этом романе есть.
Продолжает работать Алексей Иванов, он обратился, как и многие другие, к исторической тематике. Вообще, я была в 2016 году членом жюри русского Букера и прочитала с коллегами семьдесят с лишним романов. Странно, но практически все они повествовали о советском прошлом. И Борис Минаев с его тетралогией «Мягкая ткань», и Леонид Юзефович с «Зимней дорогой». Жду новый роман Александра Снегирева. Всегда интересен Роман Сенчин, но до его новой книги «Дождь в Париже» руки пока не дошли. Очень хорош и пока недооценен Сергей Самсонов. Почитайте его последний роман «Соколиный рубеж».
«Часто в героях читатель узнает черты своей собственной биографии. У кого-то тоже дедушка пропал без вести, бабушка репрессирована, кого-то сослали в Казахстан, кто-то пошел покорять Урал и остался там. Это все наше общее прошлое, которое помогает сцементировать нас, учитывая вакуум чего-то объединяющего и массу всего разъединяющего». Фото Максима Платонова
«Молодежь стала более консервативна, чем родители, она стремится вернуться к истокам, не всегда понимая, что это такое»
— Почему писатели стали активно обращаться к советской тематике?
— Это, видимо, естественный процесс. Это не спущенный сверху заказ «пишите про историю». Да, в 2014 году вышел документ о культурной политике России, в которой особое место занимает историческое прошлое, особенно отношение к Великой Отечественной войне. Вообще у нас в официальной риторике слово «история» буквально не сходит со страниц. Но писатели просто ощутили веяние времени, мне не совсем понятное. Возможно, язык о современности не успевает выработаться. Она очень подвижная, постоянно меняется, особенно в России — у нас непредсказуемое будущее. И вообще, чтобы идти вперед, надо понять, что с нами было, а еще сказывается целенаправленное стирание памяти, когда у нас меняли фамилии, забывали бабушек и дедушек, перемещались и пересылались.
Когда я писала первые книги на дагестанском материале, эта тема тоже постоянно всплывала. Во-первых, возвращение традиционных консервативных моделей жизни и мышления сопряжено с темой семьи, истории, своих корней. Не отрываться от своих корней, помнить своих предков — это стало слоганом для молодежи, как ни странно. Молодежь стала более консервативна, чем родители, она стремится вернуться к истокам, не всегда понимая, что это такое. Движения радикального ислама как раз связаны с этим. Например, салафизм: салаф — это «предок» в переводе с арабского.
Из интересных текстов в этом ключе я бы выделила Сергея Лебедева (он пишет на основе архивных материалов, своих собственных расследований, а в случае с романом «Люди августа» — дневника своей бабушки). Или Саша Филиппенко, который пишет о Красном кресте в годы Великой Отечественной. Такая литература мне интересна, потому что это не мифологизация, которой много и в сериалах, и в книгах, это не глянцевые истории о подвигах прошлого или о выспренних страданиях. Эти авторы действительно ездят, копаются в архивах, беседуют, записывают на диктофон рассказы родственников или совсем незнакомых людей. Получается очень интересно. Потому что это правдиво. В условиях, когда очень мало правды, то, что делает Сергей Лебедев, становится очень важным.
— Почему последние годы стал так популярен жанр семейной саги?
— Это анахроничный жанр западной европейской литературы, он был популярен в XVIII веке, в викторианские времена. У нас же он как-то в последнее время разгулялся, наверное, из-за желания людей раскопать свои корни в связи с потерей чувства дома. Мало у кого есть ощущение дома и родины. Поэтому, наверное, требуется такая массовая психотерапия. Часто в героях читатель узнает черты своей собственной биографии. У кого-то тоже дедушка пропал без вести, бабушка репрессирована, кого-то сослали в Казахстан, кто-то пошел покорять Урал и остался там. Это все наше общее прошлое, которое помогает сцементировать нас, учитывая вакуум чего-то объединяющего и массу всего разъединяющего. Нас пытаются объединить тем, что вокруг враги и мы должны сплотиться, но опять-таки обращаются к прошлому, если смотреть на официальные речи и праздники: «Мы вместе победили фашистов, и сейчас тоже всех победим». Но писатель, который обращается к истории своей семьи, делает это на индивидуальном уровне по другим, более сложным причинам, часто это очень частная история.
«В Казани по сравнению с другими городами России постоянно что-то происходит — есть площадка «Смена», есть местные издательства, есть какие-то проекты, выступления, недавно появилась литературная резиденция, куда писатели могут приехать, пожить, поработать». Фото vk.com
«То, что мы варимся в своем соку — проблема: большая литературная деревня, все друг друга знают»
— Вы как-то сказали, что писателей современной прозы больше, чем ее читателей. Какие методы можете предложить для ее популяризации?
— Это важный и интересный вопрос. Конечно, можно сказать, что на телевидении мало передач, дискуссий, круглых столов, посвященных прозе. Но у нас в принципе там все меньше и меньше форматов, рассчитанных на познание жизни вокруг, а уж тем более литературы. Во-вторых, все больше и больше народа переключается на интернет, и можно было бы пойти оттуда, но интернет безграничен, и там легко заплутать, там невозможно никого сориентировать. Проекты по принципу «Арзамаса» могли бы помочь. Несколько лет назад мы с критиками Валерией Пустовой и Еленой Погорелой думали, как это сделать. И мы попробовали, у нас была шуточная игра на грани фола: мы записывали интервью с современными авторами, давали справку о них, перечисляли книги, которые они написали. Но интервью велось в таком немножко футуристическом ключе: якобы они стали классиками. И какие-то из этих интервью вызывали отклик. Но это нужно делать систематично. И наши попытки встретиться с читателями с улицы и начать им рассказывать о современных авторах, играть пантомимы, пересказывающие сюжеты этих книжек, проводить конкурсы, раздавать призы — тоже не увенчались успехом. Потому что на эти вечера приходили наши же коллеги-литераторы, и очень трудно было встретить неизвестное лицо.
То, что мы варимся в своем соку, отдельная большая проблема: большая литературная деревня, все друг друга знают, встречаются по циклу несколько раз в год. А куда ходит народ, непонятно.
Я работаю редактором в приложении к «Независимой газете» «НГ-Ex libris», там еженедельно печатаются литафиши, что будет происходить в ЦДЛ или «Библио-Глобусе». Но нельзя сказать, что народ очень уж пристально следит за этим. Если писатель выступает в большом книжном магазине, и зритель случайно там оказался, он, возможно, прислушается, заинтересуется и даже присядет. Не факт, что купит книжку. Ходят на медиаперсон. Если писатель мелькает в телевизоре, на него пойдут.
Поэтому влияют внетекстовые факторы: известность писателя за пределами того, что он делает как литератор, его общественная или политическая деятельность, работа на каких-то медиа на известном канале или радио. А куда деваться писателям в чистом смысле этого слова, которые живут отшельниками и пишут хорошие тексты и не занимаются специально пиаром? Это большая проблема — отделить литературу как пиар-продукт и литературу как текст. Я пока не нашла решения этого вопроса.
Но у меня есть оптимизм, что вся эта иерархия как-то утрясется, и лет через пятьдесят все равно будут читать то, что хорошо, а не то, что рекламировалось и о чем кричали из каждого утюга.
— Можно ли говорить о каком-то казанском литературном феномене последних лет? Яхина, Идиатуллин, Нурисламова, Шахматова…
— Можно, и это радует. Наверное, это не случайно. Всегда очень важна среда. Конечно, какой-то одиночный текст может появиться случайно, но это большая редкость, чтобы в каком-то городе — не в Москве или Петербурге — появился не один текст, а своя линия. И в Казани в этом смысле по сравнению с другими городами России постоянно что-то происходит — есть площадка «Смена», есть местные издательства, есть какие-то проекты, выступления, недавно появилась литературная резиденция, куда писатели могут приехать, пожить, поработать. Роман Сенчин уже приезжал и жил там какое-то время. У нас было несколько проектов, связанных с путешествиями писателей, в одном из них я участвовала, это было путешествие российских и британских деятелей искусства по Транссибу, организованное закрытым нынче Британским советом. Правда, мы доехали только до Красноярска, но в Казани останавливались, были выступления. И британские коллеги говорили: чувствуется, что в Казани есть какое-то оживление, не болото.
В то же время сказывается интересная социокультурная, историческая база города. Это все-таки не совсем провинция в полном смысле этого слова.
Когда-то Казань была столицей, и там ощущается симбиоз Казани и Москвы, гумилевская тема евразийства, и вообще налицо удачный пример интеграции народов, религий и литературных традиций.
С одной стороны, чувствуется некая легкая оппозиционность, а с другой — знание своего визави и уважение к нему. Это всегда очень интересно, потому что создает диалог. Диалог — основа любого конфликта, конфликт — основа любой литературы.
Окончание следует
Наталия Федорова
Источник : https://realnoevremya.ru/articles/105187-intervyu-s-literaturnym-kritikom-alisoy-ganievoy
